которых меня держали, а после моего перевода в федеральную тюрьму Флориды прилетал ко мне на выходные и часами сидел со мной в комнате для посетителей, чтобы поддержать меня в трудную минуту.

Я всегда говорила ему: «Джим, ты – единственная, но самая веская причина, по которой я не могу ненавидеть американцев».

Мои сокровища

Дождь все не прекращался. Обычно солнечный Вашингтон превратился в мокрый серый город. Лето 2018 года стало самым дождливым для американской столицы за последние 100 лет. Природа будто видела происходящее и плакала вместе со мной.

Чтобы как-то отвлечь себя от тяжелых мыслей, я решила провести инвентаризацию моих тюремных богатств, и вот что у меня получилось.

В наличии имелся нарисованный стерженьком от ручки на оборотной стороне формы-заявки, утащенной из общего зала, календарь, где я диагональной линией каждое утро аккуратно вычеркивала прожитые дни и отмечала дни рождения родственников, которые я пропущу. Там также указывались даты прихода адвокатов и суда. Календарь при отсутствии часов был моей единственной привязкой ко времени. Хотя бы я знала, какой сегодня день, если не час.

У меня был настольный «органайзер», в котором хранились два стерженька от ручек. Этот предмет интерьера моей камеры был изготовлен из овальной картонной вставки, которая остается от рулона туалетной бумаги. Сперва я хотела его украсить каким-нибудь рисунком, но было жалко чернил – непонятно, когда и где мне перепадет еще один стерженек.

Помня о важности сохранения всего, что попадает тебе в руки, из опыта пребывания в столичном обезьяннике, где пластиковый стаканчик спас меня от жажды, я сохранила семь пластиковых стаканчиков, которые иногда давали вместе с пакетиками сока. В шести из них после утраты пластикового мешка я прятала маленькие двухслойные печенья с маслом, которые иногда давали на обед, накрывая их обрывком туалетной бумаги, что хоть как-то спасало от муравьев и сырости. А еще один стаканчик использовался в качестве мыльницы и накрывался на ночь полотенцем, потому что мыло пахло так ужасно, что не давало спать.

Мне выдали две белые футболки, которые полагалось носить под робой, семь трусов и пять топов, заменявших бюстгальтеры. Стирала я нижнее белье руками, поскольку из еженедельной прачечной оно часто не возвращалось. Надзиратели говорили, что в прачке работают мужчины. Мысль о том, как может использоваться мое нижнее белье, мне была отвратительна.

Две пары носков универсального размера. Они быстро растягивались и протирались, потому я носила только одну пару, а вторую берегла для особых случаев – поездок в суд и свиданий.

Благодаря российским консулам мне выдали два набора мужского термобелья 52 размера – кофту с длинным рукавом и мужские кальсоны. Я никогда раньше не носила мужской одежды и не знала о наличии некой функциональной разницы в их устройстве, но что ж – это было лучше, чем умереть от вечного холода и сырости.

Две маленькие серые тряпочки, которые в Америке применяют в качестве мочалки. Одну их них я использовала в качестве полотенца для лица, а второй накрывала мыльницу.

Одна пластиковая упаковка от женских гигиенических прокладок, из которой можно было сделать маленькие ленточки, чтобы заплетать длинные волосы в косу. Главное – не забыть их спрятать при выходе из отделения. Это гениальное приспособление было контрабандой, так как пластиковая упаковка для этой цели не предназначалась, а значит, ее использование в качестве ленты для волос было против правил. Сами прокладки в том числе использовались для уборки комнаты – мытья пола, сантехники и вытирания пыли.

Мыльные принадлежности включали два маленьких жидких роликовых дезодоранта – их в американских тюрьмах выдают без проблем, чтобы мы не издавали неприятного запаха. Мыться тоже положено не реже раза в неделю, впрочем, к счастью, для меня. Два маленьких тюбика зубной пасты и три маленькие зубные щетки размером с мой мизинец. Один тоненький кусочек хозяйственного мыла. Его полагалось использовать для всех целей сразу – от умывания и душа до стирки белья и чистки унитаза. Две маленькие баночки желтого шампуня, который, судя по описанию на упаковке, был также и гелем для душа. Вымыть им голову было можно, но довольно проблематично, он почти не пенился, а после такого мытья волосы настолько спутывались, что расчесать их маленьким черым, из тонкого пластика, гребешком для волос, который обычно носят с собой в нагрудном кармашке лысые мужчины, скорее, для приличия, чем для расчесывания отсутствующей шевелюры, – было практически невозможно. Три полотенца, в условиях постоянной сырости и холода в камере почти не просыхвшие и очень плохо пахнувшие.

Опять же благодаря консулам у меня было целых три тонких колючих шерстяных одеяла. Они пахли почему-то креозотом – знакомым мне запахом московского метро и железнодорожных станций. Две белые простыни и тонкий грязно-голубого цвета прорезиненный поролоновый матрац со «встроенной подушкой» – небольшим уплотнением с одной стороны. Подушки не разрешались в принципе. Матрац клался на железную ледяную койку, и под утро у меня промерзали все внутренние органы. Со временем я догадалась стелить на матрас одно из моих одеял, это давало хоть какое-то тепло. Спать я научилась, свернувшись в комочек так, чтобы в руках держать собственные пятки. Так можно было достигнуть максимального сохранения тепла.

Две желтые папки, которые я отбила после посещения адвокатов. В одной я хранила правила тюрьмы и рукописные копии моих многочисленных требований предоставить мне право позвонить родителям. В другой – заметки по итогам встреч с адвокатами.

Два рулона туалетной бумаги. Ее выдавали раз в неделю.

Две книги с детективными рассказами на английском языке, которые мне удалось выбить у руководства тюрьмы, так как в посещении библиотеки и получении посылок мне было отказано. Правда, моя мисс Синтия иногда по ночам подсовывала мне журналы моды, чтобы мы могли обсудить дизайн гламурных платьев и макияж светских львиц. Эти журналы нужно было прятать лучше всего. Что мне, признаюсь, успешно удавалось – между матрасом и постеленным на него одеялом. Подставить мисс Синтию я не имела права, и даже бы если их нашли, твердо решила молчать о природе их происхождения, как партизан.

И конечно, главное – два комплекта тюремной робы – кофта-распашонка с короткими рукавами и штаны. Моего размера не нашлось, так что я придерживала штаны, когда ходила, а снизу подворачивала, чтобы не пачкать их о тюремный пол. К тюремной робе полагались темно-синие тапочки на тонюсенькой резиновой подошве. Ходить в них было все равно что босиком. Ни от холода, ни от неровностей пола они не защищали.

Вот, собственно, и все мои богатства. Этот